«Время, назад!» и другие невероятные рассказы - Генри Каттнер

— Иегова! — зарыдала она. — Иегова! Спустись и уничтожь всех нас! Ты был прав: они оба слишком порочны и навлекают беду на каждого, кто с ними встретится. Боже, сойди и дай нам покой!

Ева взвизгнула от ужаса.

— Слушай! — закричала она Адаму. — Ты только послушай ее!

На измученном лице Адама, некогда блиставшем бессмертной красотой, запечатлелся свойственный человеку страх.

— Древо жизни! — вскричал он. — Никто не тронет нас, если мы отведаем его плодов!

В мгновение ока он обернулся и впопыхах стал пробираться к темному Древу; у Лилит сердце сжалось от его неповоротливости. Вчерашняя легкость и гибкость улетучились вместе с красотой — тело отныне тяготило Адама.

Но ему не суждено было добраться до Древа. Неожиданно над Садом вспыхнул ослепительный свет, и в небесах все смолкло, а в Эдеме улегся ветер.

— Адам, — в полной тишине воззвал Глас, — не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?[65]

Адам взглянул на Лилит, потерянно застывшую на краю лощины и выделявшуюся на фоне неба. Затем он посмотрел на Еву, стоявшую рядом с ним, — грубое подобие когда-то желанной прелести — и с горечью произнес:

— Жена, которую Ты мне дал…

В его голосе чувствовалась укоризна, но он смешался, встретившись с Евой взглядом. Прежнее божественное великодушие было навсегда утрачено, но все же Адам пал не настолько, чтобы выдать Еве свои мысли. У него не хватило духу сказать: «Жена, которую Ты мне дал, погубила нас обоих — но у меня до нее была другая женщина, которая не причинила мне никакого вреда». Нет, он не мог так уязвить плоть от плоти своей, но, став человеком, он уже не просил для нее снисхождения. Адам закончил угрюмо:

— …она дала мне от дерева, и я ел[66].

— Ева! — грозно обратился Глас к женщине.

Наверное, Еве вспомнился другой голос, невозмутимо-любезный, подзывающий ее среди прохладной зелени Сада, — голос, нашептывавший тайны, которые она не решилась поведать Адаму. Если бы только его обладатель сейчас был рядом — но он исчез, и Ева, задохнувшись от возмущения, сердито выпалила:

— Змей обольстил меня, и я ела[67].

В Саду на миг воцарилось молчание. Затем Глас горестно произнес:

— Люцифер…

Но печалился Он не о тягостном уделе человека и женщины.

— Люцифер, недруг мой, покажись из-под Древа. — Вынося приговор, Глас был исполнен божественного сострадания. — Будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей[68].

Из древесной тени выползла и заструилась средь травы блестящая лента. Пришел час и змею расстаться с красотой — с пламенным великолепием проникшего в его облик Люцифера. Но неземная гибкость у него осталась, как и сияющие переливы при движении. Клинообразная голова повернулась в сторону Евы, и язычок в пасти затрепетал. Потом змей исчез в траве, заволновавшейся ему вслед. Ева подавила рыдания, вспомнив сумеречный час в зелени Сада, о котором Адам даже не догадывался, и проводила змея долгим взглядом.

— Адам и Ева, — мирно продолжил Глас, — рай теперь не ваш.

Он говорил бесстрастно и скорбно, а Сад молча внимал Ему.

— Я создал вашу плоть слишком слабой, потому что ваша божественность столь велика, что ей нельзя доверять. Вы не виноваты в том — лишь Я один. Но Адам… и Ева… Что за могущество Я вложил в вас, если даже стихии огня и тьмы сродни вам? Что за изъян мешает вам — единственным в мире человеческим тварям — доверять друг другу?

Адам горестно посмотрел на Лилит, недвижно стоящую вверху, у края лощины, облеченную безупречной красотой, которую он сам задумал для нее, но отныне для него недосягаемую. Ева все еще следила за движением змея в траве, и ее глаза туманились от первых в Эдеме слез. Оба промолчали.

— Вы пока недостойны прикасаться к Древу жизни, вкушать его плоды и жить вечно, — обратился к ним Глас. — Мужчина и женщина, вы еще не заслужили совершенного знания или бессмертия. И доверия вы тоже не заслужили. Поскольку виной всему Лилит, пробравшаяся в Эдем, чтобы вас одурачить, Я удаляю вас от искушения. Вы должны работать в поте лица своего, чтобы вымолить прощение, — но за пределами рая. Адам, Я усомнился в твоей близости к земле, из которой ты взят, поэтому проклята земля за тебя[69]. Вы с ней отныне порознь. Одно могу обещать… в нее ты в конце концов возвратишься.

Глас смолк, и в вышине вспыхнул огненный меч, поставленный у райских врат. Среди безмолвия раздался чистый и звонкий смех Лилит, стоявшей у спуска в лощину.

— Порази и меня, — безжизненно произнесла она. — Мне нет смысла дальше существовать в мире без Адама. Убей меня, Иегова!

— Ты и так наказана, — ровно ответствовал Глас, — плодами деяний своих.

— Жестоко наказана, — отчаянно взмолилась Лилит. — Так положи этому конец, Иегова!

— Конец придет, — спокойно сказал Господь, — но для всего мира людей. Вы четверо нарушили божественный замысел, и пока не создадите собственный, ваши муки не прекратятся. Вы построите новое здание, взяв четыре элемента от каждого бытия: Адам — это Земля, Люцифер — Огонь, Лилит — Воздух и Тьма, а Ева, мать всех живущих, — изобильный Океан, откуда происходит все живое. Земля, Воздух, Огонь и Вода — вы осмелились оспорить Мой замысел. Что ж, действуйте!

— Где же нам обитать, Господи? — робко спросил Адам.

— На земле и в воде, — ответствовал Глас. — Тебе отдаю земные владения, где поселятся жена твоя и дети твои.

— Но прежде женой Адама была я, — ревниво напомнила Лилит. — Что будет со мной… и моим потомством?

Глас ненадолго смолк, но потом спокойно ответил:

— Выбирай сама, повелительница воздуха и тьмы.

— Пусть наши с Адамом дети преследуют ее детей до смертного часа, — немедленно решила Лилит. — Мое потомство лишено наследства — пусть отомстит за себя! Ева и ее отпрыски будут шарахаться от моего семейства, стенающего в ночи, и знать, что заслужили его злобу. Пусть мои дети служат напоминанием, что Адам вначале принадлежал мне!

— Да будет так, — произнес Глас.

На мгновение в Эдеме все смолкло, только тени будущих эпох непостижимо проносились перед Господним оком. Лилит разглядела их вспышки сквозь сияние, озарившее Эдем. Оно осветило весь Сад до последней травинки так, что стало больно глазам. Лилит увидела человека, питающего к месту своего рождения такую глубокую привязанность, словно он появился на свет из этой земли. Смутно он еще помнил времена, когда вся земная поверхность была для него то же,